На седых берегах помутневшего Рейна,

Опустившись на землю из-под облаков,

Старый ветер-пустынник живёт тиховейный,

Обретя среди скал свой невидимый кров.

Был когда-то он дерзким, отчаянным, юным,

Бороздил поднебесье, исследуя высь…

И любил раздувать паруса лёгким шхунам,

Лишь успев просвистеть: «Ну ка, люди, держись!»

А теперь по волнам судоходного Рейна

Ходят плоские баржи – и нет парусов…

И глядит он с тоскою благоговейной

На рычанье осипших стальных голосов.

И теперь он не гонит распахнутый парус,

Оттого и скучает в расщелине скал…

Что бродяге в звенящем затишье осталось,

Глядя, как опустел заржавевший причал?

И бредёт он в янтарном свеченье светила,

Где по склонам бежит золотая лоза,

И мутит дуновеньем волн синих чернила

И незримые в мир наш таращит глаза.

Он слагает чуть слышно на сказочной лютне

Тиховейное слово о славных годах…

И нет жизни печальней, горшей, бесприютней,

Чем унылая жизнь в виноградных кустах.

И лишь слышно порою в царящем затишье

Под волшебное пенье невидимых струн,

Как бросается ветер с обрыва, как с крыши,

Чтоб разбиться от горя о палубы шхун!