Юнец-июнь со звездным звоном
спустился в полночь на порог,
и сразу забродил озоном,
сомлевший за день, ветерок.
Ночь колыхалась, расставаясь
на срок с волшебницей весной,
пообещав лелеять завязь
плодов прохладой в летний зной…

Забрезжил свод зарёю алой,
сирени пряный аромат
парил… ничто не предвещало
грозы, готовящей нам Ад…
Она взошла из-за тумана
на южном склоне Машука*
и устремилась тучей рваной
к такой же, что издалека

несла набухшие перины
и, зацепившись на Юце**,
жирела, пухла… Рык звериный
оповещал всех о конце
печальных странствий испарений
морской разнеженной волны,
что — туче тяжко это бремя
и роды ливня быть должны…

Но враг, вторгаясь, бросил вызов -
нервозный вихрь её потряс.
Она к нему рванулась снизу,
громадами свинцовых ряс…
и, на-ча-лось… коловращенье
смешенья исполинских масс,
и тесно стало вихрю в щелях
и он, в отместку, пал на нас…

Шквал выметал из подворотен
застойное амбре дворов,
вздымал, как смерч, на повороте
лежалый пылевой покров.
Он налетал и рвал с разгона
кафешных тентов паруса,
срывая, нёс белье с балконов
и, набесившись, в грязь бросал…

Ломались ветки старых клёнов,
искрили злобно провода...
И вихрь метался воспалённо,
хлестал и сёк… Лиха беда -
Начало… В небе сварка молний
две тучи плющила в одну,
и гром урчал, досады полный,
из трещины, что шла по дну.

Слои, вонзённые друг в друга,
пластами рвались в свой черёд.
Сцепились тяжесть тучи юга
и вьюга северных широт.
Они дрались, как пара тигров
за тушу лани, и трофей –
наш город, в трепете всех фибров,
внизу ждал участи своей…

Гроза – вскипая, бесновалась…
Зигзаги молний фронтом шли,
казалось, чуть добавить – малость
— и всё сожжет… с лица земли.
И залпы грома потрясали
раскатами, дробясь вдали,
плясали молнии, свисая,
и лозы косами плели…

И… грянул ливень — как прорвало…
не струями — сплошной стеной,
как будто нас девятым валом
хотели смыть с коры земной…
Мы оказались дном пучины,
её поверхность — шторм вверху,
и город в страхе ждал кончины,
дрожа, как грешник — на духу…

И вдруг, сменился гнев на милость,
как будто пробка "там" нашлась,
напор иссяк — иль течь забилась,
иль свыше пожалели нас…
Дождь лил ещё, но — так — лениво,
гром погрохатывал, сердясь...
А здесь, с холмов, по тесным сливам,
шла ливнем вспененная грязь…

По руслам уличным потоки,
круша бордюры, вниз несли
флоты обломков, битых стекол,
каменьев с комьями земли.
Подкумок***стал на метры выше,
мосты сметая, как врагов,
он, клокоча, из ложа вышел,
снося постройки с берегов…

Неслась стремнина бурой гущи,
кипя бурунами и злясь,
в заторах мусоронесущих
притоков, размывая грязь.
Но только пик апофеоза
нам оставляли на финал.
— Да, здесь и раньше были грозы,
но — так!? – никто не ожидал…

Когда из белой рваной тучи,
что прорывалась все круша,
на нас обрушился трескучий
град, ну — почти с бильярдный шар.
Он, будто залпами шрапнели,
дырявя шифер на лету,
бил беспощадно и прицельно,
и… хоронил, что сбил — во льду…

Ошмётки крон, останки скверов,
"Цветник"- всё в прах перемесил,
кто в АпокАлипсис не верил,
теперь уверовал в мессий...
Машук стал белым — за минуту,
в Подкумке нёсся ледоход…
Хотелось плакать… почему-то...
Запомнился мне этот год…

Потом… всё стихло постепенно...
Остатки туч на юг снесло,
и солнце осветило сцену,
что описать – не хватит слов…
Я и не стану, натюрморты -
не мой конёк… скорбит душа,
когда вокруг собаки мертвой –
щенята… Город, не спеша,

залечивал рубцы и раны,
чинил мосты, сажал цветы.
Он выстоял в бою неравном,
и жил во имя красоты.
Да, мощь стихий, в игре без правил
ты властвовала, правя бал,
но город – жизнь на кон поставил,
и — выжил! — Даже краше стал!




*Машук — гора, у подножия которой расположен Пятигорск
**Юца — гора в окрестностях Пятигорска
***Подкумок — река, протекающая через Пятигорск.