Когда тупая боль пронзит печаль гоплита
и впрыснет скрытый яд, как жадный каракурт, -
покажется, что день, безмолвием облитый,
уходит на закат, темнея чересчур.
И каждый новый час ждёт ультрафиолета
от призрачных лучей, ушедших навсегда,
но лишь глухая боль, что словно от кастета,
парализует миг, связующий года.
Подобием луны, застывшей в полумраке,
фартуна светлых чувств плывёт в тартар-миры,
и хочется упасть Бойцом в неравной схватке,
предвидевшим конец незавидной игры.
Вагон мой укреплён бронёй с оттенком крови,
и нет в нём ни дверей, ни жалкого окна.
Скажи мне о любви, а я в ответ - ни слова:
я не произнесу, что мне она важна!
Мой поезд не спешит, он тих и чуть беззвучен,
в нём едет жизнь моя, бесцветная, как лёд,
в которой небосвод, плотней сгущая тучи,
не радует теплом и звёзды не даёт.
Глаза не заслонишь от истинности крови
дрожащею рукой, ведь правда – не лучи,
а лишь - локомотив, вперёд спешащий, словно
заблудший пешеход по северной ночи.
Способность ощущать знакомое до боли
мне кажется теплом не завтрашних надежд,
но поезд впереди сомнения и воли
с предчувствием, что путь душе моей не свеж.
А будет ли конец дороге бурных странствий,
раскинутой в степи, безлюдной, как Плутон?
Мой поезд, подожди, дорога мне не в радость!
Устал я в бандажах, дай волю мне, вагон!
В бездоннейшей воде, в которой слёзы детства, -
таится нежность грёз оплаканных вчера,
и в грустном бандаже с презреньем к раболепству
я вижу в ней ту боль, чем ранен был с утра.
И ангелы любви, замешкавшись у входа
в безвыходный вагон в кровавейших тонах,
надеются найти в нарциссе лишь урода,
в ублюдстве разглядев давидовский финал.
Когда печальный мир навек покинет солнце,
и лишь последний луч коснётся наших лиц,
мы вспомним, что у чувств, утопленных в колодце,
от холода истлел мечты серьёзный лик…
А ныне мы, бродя в чертогах Домового,
оглядывая склеп шкатулок и шкафов,
всё дремлем и рычим, и спим, и лаем снова,
не думая о том, что в жизни суть – Любовь.
Когда слепой тиран ведёт головорезов
сражаясь до конца с бессильными людьми -
не это ли итог многоэтапных стрессов
униженных властей, чьи бедственны сонмы?
И новый Франкенштейн при виде гор из трупов
довольственно плетёт из них новейший мир!
В чём прелесть наших дней? Лишь в том, что массы грубы?
Иль в том, что сын добра обижен в нём и сир?
Откройте двери в ум, пока им движут мысли!
Задумайтесь о том, чем славен род людской,
чьих «пасынков» мозги давно уже прокисли,
и интеллектуал для них давно чужой!
Сломите геноцид! Порвите шовинистов!
Пусть свергнется гламур безвыходных дорог,
и на его престол взойдёт идейно-чистый
Священный идеал с названием кратким: «Бог».
И что для нас то зло, что требует Геенны?
Ведь мщение - ничто! Но надо ль нам оно?
Иначе – мы-Земли последнейшая смена,
свидетели конца и сверх кошмарных снов!!
Опять повсюду кровь! Ведь голод ненасытен!!
Природа просит Месть ! Кинжала ждёт рука!
Но верит ли в добро судьбы кровавый мститель?
Возможно – эта роль подобному дика…
Фемида ли слепа? А может слепы люди?
Довольно ожидать покоя в лютый шторм!
Пусть Фурия решит, ведь хуже нам не будет:
наш омут бытия постиг вселенский гром….
И песнь чужих морей, пропетую корсаром,
запишет на свой лад беспечный клеметьен,
а радостная жизнь исчезнет праздным паром,
а, значит, впереди – конструкцьи крепких стен…
Не жизнью правит Месть, она владеет смертью!
Убийственность живых не ведает конца!
Законы и тюрьма – бессильны перед Местью,
мы – Цепеши, и ждём кровавого винца!
Прошагивая в даль под треск частиц зеркальных,
на коих блеск надежды в зыби бытия
ударится о сон невидимо-хрустальный,
где девственницы тьмы лежат у алтаря, -
изгнившим кизяком, бесчувственно-смердящим,
мы кончим этот мир, бесцельно наводнясь!
Рыдайте, жёны тьмы, рукоплеща почаще
безмозглым Палачам из культа к слову Страсть!
Главная 
Хотел придать глубокий философский смысл стиху, что свойственно европейской, в частности французской поэзии. Надеюсь, старался не зря, спасибо!
-
-
