Войлоком тропка стелется в сумрачный хмурый бор:

пень-лежебока войлочен,

ягоды мнутся войлочно.

Я здесь не гостья – пленница.

Хитро деревья, сволочи,

колко глядят в упор.

Войлоком кроны полнятся, утяжеляя звук.

Робкое «Эй!» отброшено

в стену кустов – горошиной.

Стихнет «Ау!», не стронется,

в цепкость ворсинок вросшее,

в недо-словесность губ.

Что же, как неудачники, мы, бессловесный люд,

бродим в лесу искусственном,

созданном Мудрым Гудвином?

Хвалим его порядочность:  кормит весьма недурственно

(войлок в составе блюд)…

Наши исполнил прихоти – Элли, не зря мы шли?

Дал нам мозгов, но войлочных,

вставил сердца из войлока.

Смелости роздал лихо нам –

только какой-то войлочной…

Элли, зачем мы шли?

Всё же, я знаю: где-то есть яркий зелёный лес:

тот, где изнанкой ягодной

светятся травы мягкие,

сочной листвой одетый весь и напоённый влагою –

тот, настоящий, есть!

Как нам отсюда выбраться, царственный падишах?

Ну, одари нас знанием, мудрость яви в словах.

Только невнятно шамкает,

тронными сжата рамками,

Гудвином управляема,

как неотступной мамкою,

войлочная голова.