У нас в деревне, сказывают,  одно время нечисть завелась. Боялись люди пол ночам лишний раз из дому выйти. Мужики – и те по одиночке не хаживали, а уж про баб – девок и говорить не приходится. Ведь тако было! Идет себе человек по улице, вдруг из подворотни выскочит огромная свинья: глаза, что блюдца, злые такие. Обычно-то у свиней глазки маленькие, а у этой… Сама огромадная, и как только она из такой мелкой щелки вылазиет?! Хрюкнет так, что аж мороз по коже до самых пяток продерет, да кА бросится прям на тебя, столкнет в грязь и не дает подняться. Стоит над тобой и хрюкает. Только подниматься станешь – опять бросается. Поизгаляется так, да и убежит. А куда – кто ее знает, откуда она береться, куда девается. Нуясно, что человек после встречи такой два – три дня из дому носу не выказывает.

А то соседка наша говорила:

- Копаюсь я намедни в огороде. Вдруг вижу: из хлева из нашего мужечишко выходит, маленький такой, мне до коленков не достанет. Седой весь. Бороденка жиденька, но длинная, глазенки маленькие, черные, как угольки. А живые!.. Так и бегают! Я на него смотрю, смотрю, оторопела, лопата сама собой у меня из рук вывалилась. Увидал он, что я его выглядела, язык мне показал, а сам быстро -  быстро к лестнице побежал. У нас к чердаку лестница приставлена. Быстро так бежит, семенит ножонками; взобрался наверх и шасть на чердак. Только я его и видела. Страшно мне, а все ж интересно: что такое? Кликнула я внучонка:

- Пойди, Васятка, слазь на чердак, нет ли там чего особенного.

Васятка слазил – нет ничего. До сей поры понять не могу: то ли привиделось мне, то ли и в самом деле что было.

Находились, конечно, и те, кто рассказам таким не верил. Тут к нам городских на уборочну прислали, студентов каких–то. Молоды девки да парни. Толку, правда, от них немного было, все хи-хи да ха-ха, а работать не ахти. А вот по вечерам шляться – хлебом не корми. Ну, да что с них? Молодежь!

Вот одна парочка нагулялась так-то до сыта, устали. Время позднее, решили к своим, где устроились, не ходить, а в сарае на сено забрались.

У нас там сарай стоял ничейный. Хоть и добротный еще был, а никто не хотел в нем ничего своего держать. Разное про тот сарай говорили. А они, вестимо, не слыхали о том. А, может, и слыхали, да не поверили. Кто знат? Молодежь!

А там, в сарае, снизу пусто, а в дальнем  углу настил сделан, к нему лестница приставлена. На настиле том сено старое лежало. Вот в то сено они и залезли. Спят себе. Только вдруг слышат, кто-то шабаркается. Посмотрели: мать честная! По лестнице к ним теленок лезет. Ноги на поперечину ставит, как человек. А так – теленок-теленком: мордочка мокрая, точно вот только корову сосал, на ногах копыта, на голове рожки маленькие. Только вот глаза как у человека. Уставился на них и смотрит – не моргнет. Перетрухнули они не на шутку. Заорали на всю деревню, и дай, Бог, ноги. Со страху-то вниз без лестницы соскочили, даром, что высоко. Теленок за ними прям задом на перед спустился, не спеша так. Они от него пятятся, а он все ближе и ближе. Медленно шагает, не торопится, а они от него убежать не могут – ноги отымаются. И дверей в темноте отыскать не могут. Но до того , видать, им страшно было, что аж доски в стене выломали и через ту дыру и удрали. Потом еще вся деревня ходила на эту дыру смотрела.

Сарай этот так до сих пор и стоит непользованный. Так и не нашлось ему хозяина. Обветшал, с той поры много уж годков-то прошло. А дыра эта до сих пор есть. Никто не заделывает. А кому нужно, сарай-то бесхозный.

А мужик у нас жил молодой. Вот тот в самом деле ничего не боялся. Он хоть и непутевый был, но здоровенный, как бык, лошадь кулалком свалить мог. На самом краю деревни жил. Мужик – как мужик, на лицо не красив, но и не уродлив. Вот только выпивать любил больно. Потому и не шли за него. До тридцати почти дожил, а не женился.

Да он о том особо и не горевал. Бывало целыми днями с ружьем по лесу шастает. Возвращается, когда уже стемнеется. Самогону выпьет, да и спать заваливается.

Вот раз спит он себе дома. Пьяный, как всегда. Вдруг слышит: собака во дворе залаяла, потом кто-то в дверь постучался. Он спрашивает:

- Кто это?

Никто не отвечает. Он подивился. Выглянул во двор: не ли кого? А никого и нет. Выругался он со злости, снова спать лег.

Немного погодя опять собака залаяла, опять в двери стучаться. Он опять спрашивает, кто это. И опять никто не отвечает. Встревожился он: вспомнил, что на ночь-то калитку на щеколду запер. Пошел, проверил – точно закрыта.

- Эй, - говорит, - кто тут балует?! Я щас из ружья пальну!

Не отвечает никто. Он аж матюгнулся. «Неужто, - думает, - померещилось? А, да ладно». Снова спать пошел. А собаку свою в дом запустил, чтоб не тявкала, спать не мешала.

Только глаза закрыл, опять стук в дверь. Да что ж такое?! Схватил со стены ружье, выскочил во двор. Видит: по двору собака какая-то чужая бежит. Он со злости, возьми, да и пальни по ней дробью. Убить – не убил, а попал. Завизжала она.

Наутро он встает, решил посмотреть, что к чему. А там крови-то и нет.

А через пару дней хоронят в соседней деревне старуху. И говорили люди, что вся она как будто иголками истыкана была.

Вот с того разу у нас и не стало больше ничего такого твориться. Редко когда что случиться. А так хорошо живем. Да и вам того же желаем.