Что?
Как
зовут? Звать-то меня Степаном. А вот если фамилию свою скажу, так может, сразу
и не поверите. Фамилия у меня редкая, чудная, можно сказать. Сорока я. Хотя,
если разобраться, фамилия как фамилия. Это для здешних мест она странной
кажется, а у нас на Украине (сам-то я из подо Львова родом) и не такие
встречаются: Качан, скажем, или Тарас. А то и вовсе Саранча. А я, значит,
Сорока. Птичья, выходит, фамилия. Отец мой Сорока. И дед был Сорока. И дети мои
с той же фамилией. А что? Не в фамилии дело, в человеке. Главное, что б ты сам
с добром к людям относился. Тогда будет тебе и почет и уважение. Я вот, к
примеру, своей очень даже горжусь.
Хотя,
если честно говорить, были неприятности и у меня по молодости из-за фамилии
такой. И не по тому, что в школе, как мы под Москву переехали, девки меня
Сорокой-Белобокой (сами видите, что волосы-то у меня светлые) да
Сорокой–Вороной (нос-то у меня и впрямь не маленький) дразнили. Я из-за фамилии
своей чуть в тюрьму не попал.
Да
погодите вы смеяться. Думаете, быть такого не может? Я и сам так думал до поры
до времени. Вы лучше слушайте, как все произошло. А
стряслась со мной эта беда, дай Бог памяти, не то в пятьдесят первом, не то в
пятьдесят втором. Я тогда первый год в партии работал. Ну да, значит точно в
пятьдесят первом. Да нет, не в той партии. Геолог я. Тогда это модно было.
Север Тюменский не освоен еще, только – только геологическую разведку на
месторождениях вести начали. А я что? Мальчишка! Романтики захотелось. Нас ведь
тогда как воспитывали? «Человек должен преодолевать трудности!» Вот я и
преодолевал. Сразу после школы поступать никуда не стал, а завербовался на
Север, рабочим на три года. Так на буровой и оказался. Это уж я потом техникум
закончил.
А
вели мы разведку, а если выразиться по-проще - скважины разведочные бурили,
чтобы определить, есть ли породы,
которые нефть содержат, если есть, то сколько там чего в них содержится. А
точка наша была в недалеко от того места, где сейчас город Н-ск[1]
стоит. Городом он недавно стал, а тогда поселок был. Это недавно модно стало
юбилеи всякие устраивать, вот и понапридумывали – городу такому-то столько
сотен лет… Вот от него километрах в двадцати мы и бурили. Кругом лес да болота.
Глушь. Комаров, гнуса тучи. Ну что я вам объяснять буду, сами про это в книжках
читали, кино видели. Да еще сказать следует, что все эти работы наши в секрете
держались. Конечно, местные знали жители, что геологи что-то в тайге ищут, ну а
что конкретно, им не известно, да и на буровую посторонние если вдруг появятся,
сообщать было велено немедленно начальству по рации.
Начальником
у нас был Кохман Лев Рафаилович. На всю страну человек известный. Кандидат
наук! На все научные совещания его вызывали, то в Тюмень, то в Омск, а то и в
Москву. Потому в поле он почти и не появлялся. Приедет, работу проверит, даст
задание и опять уезжает.
А
всей работой Сергеич заправлял – наш буровой мастер. Хоть он и без особого
образования был, а всю работу отлично знал, многому я у него научился. А всего
трое нас в бригаде было, я, Сергеич и Андрей Чернов.
Под
осень, когда полевой сезон уже к концу подходил (в те годы еще зимой
разведочное бурение не вели – методики такой не было), вся эта катавасия
завертелась. Кохман в это время в Москве на каком-то научном конгрессе был. И
надо ж было так подвернуться, что у Сергеичева сына свадьба наметилась. Сами
понимаете, что Сергеич при таких обстоятельствах понурый ходит, на нас ворчит.
Охота ему у сына на свадьбе погулять, да как? Отпрашивается у начальства без
толку – не отпустят, раз Кохмана нет. Вот он на нас и срывался. А Андрей
Чернов, мужик с пониманием был.
-
Что ты, - говорит, - Сергеич, взбеленился? Поезжай себе потихоньку. Погуляешь
пару деньков, и назад. Степа – парень толковый, мы тут и без тебя как-нибудь
управимся. Кохман еще не скоро появится, а если появится, так что-нибудь
придумаем. У не го не мы одни, и других проверить надо, да и он ведь, сам
знаешь, не задерживается долго – поля как огня боится.
Уехал
Сергеич. Работаем мы с Андреем потихоньку. Прошло несколько дней, мы уж работу
доканчивали. Сергеич, видать, загулял малость – все еще не возвратился. И тут,
как на грех, авария: шарошка в забое застряла. Шарошка – это инструмент такой
буровой. Кой-как устранили мы аварию, а запасной шарошки нужного диаметра у нас
не было. Неприятная ситуация получилась: а вдруг начальство какое-нибудь
нагрянет, за простой могут и из зарплаты прилично вычесть. Это говорят только,
что геологи получали много. Когда уже добыча пошла, вот тогда только и платить
по-человечески стали. А так бывало приедешь с поля и должным остаешься. Идешь
домой и думаешь: «Хорошо б хоть жена не выгнала бы».
Сидим
и гадаем: «Что делать?». Можно было, конечно, на базу по рации сообщить, что
шарошка нужна. Да вдруг кто из начальства приедет, а мастера – то на месте нет.
Да к тому же без его подписи могут и не выдать – бюрократия, она всегда была.
Решили телеграмму Сергеичу дать, что б скорее приезжал. Андрей меня в поселок
на почту послал. А мне только в радость. Я ж три месяца с буровой не вылазил,
думаю, хоть на людей погляжу. Только вот одна беда – дожди уже начались, дорогу
развезло, а идти-то не ближний свет. Но да я не унываю. Прям в чем есть, в том
и подался.
Добрался
до поселка и прямиком на почту. Бланк заполняю, и тут до меня доходит, что
фамилию Сергеича я не помню. Адрес знаю, а это из головы вылетело. Ну хоть
убей. «Ну, - думаю, - не назад же возвращаться». Пишу адрес: улица такая-то,
дом такой-то, Мастеру. И далее: «Шарошка в забое! Возьми на складе! Срочно
приезжай!» Наставил восклицательных знаков, чтоб он сразу понял, что торопиться
надо; подписался: Сорока. И с этим-то посланием к окошечку. Там мужичек сидит.
Интеллигентный такой, в очках. Прочитал он мою телеграмму, посмотрел на меня
внимательно. Спрашивает:
-
Что, прям так и отправлять?
-
Так и отправляйте.
Он
мне:
-
Вы погодите минуточку.
-
Да, пожалуйста.
Встает
он из-за стола, как-то странно на меня поглядывает, сам бочком – бочком к
выходу продвигается. «Что это, думаю, - с ним?». А он вдруг как подскочит к
выходу, и шасть в двери. Только я его и видел. Растерялся я. Думаю: «Может,
плохо с человеком стало, надо посмотреть». К дверям подхожу, а он, подлец, оказывается,
меня снаружи запер. Сел я на стул, жду, что дальше будет.
Десяти
минут не прошло, как появляется этот очкастый, а с ним два милиционера.
Очкастый
на меня показывает:
-
Вот, товарищи, это и есть тот самый гражданин подозрительный.
Сам
телеграмму мою показывает:
-
Вот, посмотрите.
Я,
было, засмеяться хотел, но тут соображать начинаю, что дело по-серьезному
оборачивается. Я с поля, как вы сами понимаете не в парадном костюме приехал:
сапоги на мне стоптанные, куртешка, кепочка, весь в грязи, да еще и вымок по
дороге. Сам не бритый, по молодости мне на взрослого уж очень походить
хотелось. Как же – геолог! А какой геолог без бороды? Ну и я себе отрастил.
Правда, не борода у меня тогда была, а бороденка козлиная. Словом, вид у меня и
в самом деле неважнецкий оказался, если не сказать, бандитский. И, как на зло,
в поселке никого не знаю, никто за меня
и слова не скажет в защиту. Милиционеры только на меня взглянули, сразу
документы спрашивают. А я что, паспорт с собой в поле ношу что ли?
-
Нету, - говорю, - у меня документов.
Они
меня сразу под руки:
-
Что ж, придется вам, гражданин, с нами пройти. А вам, товарищ, - это они
очкастому, - спасибо за бдительность.
«Черт
бы побрал твою бдительность», - думаю.
Привели
меня в отделение, а начальника на месте нет. Заперли меня в камере. Посиди,
мол, пока начальник придет, он разберется, что ты за фрукт такой. Только он не
больно торопился, начальник ихний - до утра мне ждать пришлось.
Наутро
ведут меня к нему. Смотрю, сидит за столом младший лейтенант. Здоровенный,
морда красная, как из бани живот как на сностях; курит и кольца к потолку
пускает. Развалился на стуле небрежно и ну на нем покачиваться. Я еще подумал,
как его стул выдерживает? Хоть и не до веселья мне было.
Посадил
меня милиционер меня напротив него на табурет, а сам из кабинета вышел.
А
этот знай себе на стуле покачивается, взгляд в потолок. Затем глаза опустил,
посмотрел на меня, будто только увидал, и вроде как обрадовался.
-
Ну, говорит весело, - думаю, сам сознаешься, а? Рассказывай давай. Ишь, Сорока
выискался! Тоже мне. И перед самым моим носом злосчастной телеграммой вертит.
Я
ему:
-
Что рассказывать-то? Что я сделал такое?
Он
ко мне наклоняется, к самому уху и тохонечко так поясняет:
-
А про все. И про забой. И про шарашку вашу. И про Мастера, и про то, на какой
склад он брать будет. Не забудь, кстати, и про себя. Для начала скажи, как
зовут тебя, Сорока, как я понимаю, кличка!
А
сам мне тем временем листок чистый и ручку подсовывает. А потом правую руку на
затылок положил, ласково так поглаживает. Мол, давай, пиши.
-
Какая еще, - говорю, - кличка?! Фамилия это моя такая. Авария у нас, вот
мастеру буровому Сергеичу дать знать и хотел.
Он
меня по затылку погладил, а потом как даст, что я чуть со стула не упал. От
меня отодвинулся, лицо серьезным сделал. Голос сразу повысил:
-
Значит, авария?! А слова зачем такие странные? Шарашка! Это ж надо додуматься.
Да и фамилия ваша, как вы утверждаете, прямо скажем, странная какая-то. А чем
вы, собственно говоря, подтвердить это можете? Документиков-то у вас нет!
-
На работе остались!
-
На какой еще работе?
И
тут до меня доходит, что если расскажу я ему про буровую, то еще не известно
каким боком все это выйдет. Мастера-то нет на месте, за это и Сергеичу припаять
могут кой-чего.
-
Ну, что молчишь? Да потому что сказать тебе не чего, - и опять меня ладошкой по затылку – хрясь,
так, что аж искры из глаз, - ну ничего, дружок, ты у меня про все расскажешь.
Занят я пока, а вот вечерком, с тобой еще побеседую.
Тут
уж я не выдержал, вспылил, думаю, будь, что будет:
-
Вас, - кричу, не для того здесь держат, чтобы честных людей сажать. У нас там
авария серьезная. Объект, между прочим, государственной важности! Вас за это
тоже хвалить не будут, если из-за вас мы в график не уложимся! За
такие слова, конечно, можно было еще больших неприятностей огрести, да уж понял
я, что так просто меня не отпустят, даже насчет «государственной важности»
ввернул. И что очень даже подействовало на него. Китель застегнул, ремень
поправил. -
Успокойтесь, гражданин, напрасно у нас никого не задерживают. Запрос сделаем на
место вашей работы. Кто ваш непосредственный начальник?
-
Кохман Леву Рафаилович начальник партии в геологической экспедиции.
Тут
только до него дошло, кто мы такие, и что в лесу делаем. «Разберемся, -
говорит, - а пока все же придется вам у нас пока побыть».
А
тем временем на буровой Андрей Чернов в панике. Работа стоит. Сергеича все нет,
а теперь еще и я пропал. И в поселок не сходишь – буровую не на кого оставить.
Дня
через три приезжает Сергеич. Шарашки не привез конечно же. Узнал что к чему,
тоже расстроился. Тут нежданно–негаданно появляется Кохман.
- Почему работа стоит?!
Пришлось
Сергеичу все, как есть, ему рассказать. Он, конечно, отругал их с Черновым, как
следует:
-
За вами, - кричит, - как за малыми детьми смотреть надо! Один, понимаешь, на
свадьбе пляшет. Другой в милицию попал! Это
он уже знал, что со мной случилось. Сделали запрос в Тюмень. Подтвердили в
экспедиции, да, числится у нас в Тюменской партии Степан Сорока. Кохман для
того и прилетел, чтобы личность мою подтвердить. Документов – то у меня с собой
не было. А без документов разве поверят человеку у нас - то? Вот и я про то же.
Как
увидел он меня, сразу же и давай отчитывать:
-
Ты что это вытворяешь? Конспиратор нашелся! Надо было не Сергеичу, а мне телеграмму
дать. А теперь вся экспедиция про ваши фокусы знает. Моли бога, что бы дальше не
ушло, а то – прощай твоя характеристика, да и техникум заодно.
Отпустили
меня, конечно. А как же? Кохман – человек известный. Ему еще сам Калинин орден
вручал. И передо мной даже извинился тот младший лейтенант красномордый. Мол,
простите, товарищ Сорока, ошибочка вышла. Сами понимаете время какое – востро
ухо надо держать.
Что
ж вы, однако, не смеетесь? Смейтесь на здоровье. Теперь мне и самому порой
смешно, как вспомню. Ну а тогда, честно скажу, испугался я. Знаете, какое время
было. Сколько народа зазря сидело. Вот я… я бы тоже… Да ладно бы из-за чего, а
то из-за собственной фамилии.
Ох,
и ругал меня тогда Кохман! А потом, когда поостыл малость, говорит серьезно:
-
Эх, Сорока ты Сорока. Я на твоем месте давно бы фамилию сменил. Пропадешь ты с
такой фамилией!
Я
тогда, понятно, в расстроенных чувствах был. Подумал: «А может и вправду?!» А
потом поразмыслил: отец у меня Сорока, и дед Сорока. И ничего, жизни прожили –
не жаловались. Так и остался я Сорокой. И дети мои с той же фамилией. Потому
как не в фамилии дело, в человеке!..
[1] Герой рассказа убедительно просил меня не указывать
название города, что по – моему только подтверждает реальность описываемого
события.
|