1.
Вот она и оказалась на улице. Пятнадцатилетняя девчушка, столкнувшаяся с действительностью и не знающая как в ней существовать. На город опускалась ночь. Но жара как не странно не спала. Асфальт, мягкий и горячий, выбрасывал в ночной воздух душные испарения, накопленные за день.
Живот сводила судорога. Ася шла быстро, словно хотела убежать от чего-то страшного и неумолимого, наверно от самой жизни.
Окраина, куда она забрела, резко отличалась от старого города. Полуразрушенные стены старых, под снос, домов, с узкими грязными ступенями деревянных лестниц без перил и кучами мусора перемешались с многоэтажками, возвышающимися над ними, словно великаны.
Она устала. Устала плакать, идти вникуда, шарахаясь от проходящих мимо людей, силуэты которых сумрак превращал в расплывчатую серую массу.
Добредя до одиноко стоящей скамейки бессильно упала на нее. Перед глазами возникла картина вчерашнего вечера. Разъяренный полупьяный отец, кричащий и брызжущий слюной. Сама Ася, ничего непонимающая. А потом удар, сильный, мужской. Жгучая боль, разлившаяся по щеке. Еще удар, еще… Короткие, методичные, точно попадающие в цель. По плечам, спине, затылку.
Она, лежащая на полу без движения, практически ничего не ощущающая, кроме острого страха зверька, попавшего в капкан и не способного из него выбраться.
Потом все словно в тумане. Ася смутно помнила, как крадучись вышла из квартиры, медленно спустилась по ступенькам парадной лестницы, а, оказавшись на улице, побежала. И наконец, забрела сюда, в этот двор, на старую деревянную скамейку.
Ася прилегла на твердые, небрежно окрашенные доски. Все тело ныло, и она никак не могла устроится поудобнее, как ни старалась. Тоненькая, в помятой, перепачканной одежонке, лежала она тихонечко, сжавшись в комочек и усыпала, вернее проваливалась в какую-то полую яму.
Пережитое потрясение вылилось в обрывки кошмара.
Душный лабиринт, очень длинный, почти бесконечный. Каждый шаг будит в нем громкие отголоски, и они долго витают под потолком, бередя сознание. Внутри теплится надежда – вот сейчас она завернет за угол и увидит свет и вдохнет свежий прохладный воздух, но за поворотом вновь лишь гранитные стены, а она все идет вперед, до изнеможения.
Вздрогнув, она очнулась.
Весь остаток ночи Ася отчаянно боролась со сном, проваливаясь в темноту и сразу лихорадочно просыпаясь - она смертельно боялась вновь очутиться в духоте и промозглости подземелья, выхода из которого не существует.
2.
Стало совсем светло. Небо приобрело тусклый серый цвет. Казалось, оно расползается как патока, и проникает всюду, клеится к волосам, оседает в легких мелкими липкими каплями. Ася открыла глаза и села. Прямо перед ней лежал огромный пустырь, грязный и заброшенный. В дальнем его конце одиноко рос тополь. Резко выделяясь на фоне рассвета, он напоминал худого, высохшего от лет старца, ждущего смерти.
Ася медленно поднялась. Думать могла только о еде. Зашагала вдоль пустыря, внимательно глядя себе под ноги. Через пару метров она наткнулась на глубокую яму, заполненную бутылками, обрывками истлевающих тряпок и засохшей землей. Среди всего этого заметила большую картофелину. Ася не секунды не сомневалась. Упав на колени рядом с ямой, она лихорадочно глотала склизкие сырые куски, даже не жуя. Через минуту ее вырвало.
Ася заплакала. Громко, навзрыд.
3.
Вновь устроившись на щербатых, потертых досках, прикрыла глаза. Ей казалось, что так она отгоняет от себя тоскливые мысли. Во рту еще оставался терпкий привкус гнили. Что же ей делать? Не может же она сидеть здесь, на этой скамейке, целую вечность. Но как не старалась найти выход, в голову ничего не приходило. Только обрывки прошлых событий роились в ней, словно жирные навозные мухи.
Асе вспомнилась Марья Ивановна, соседка со второго этажа, энергичная и предприимчивая женщина, всегда отзывчивая к чужому горю. Какие вкусные Марья Ивановна пекла пирожки с капустой и чай заваривала особый, настоянный на разных травах. А потом уехала, к сыну в Америку. Обещала выслать Асе большую куклу с фарфоровым лицом. О такой Ася мечтала в детстве. Для Марьи Ивановны она всегда оставалась маленькой девочкой. На самом деле это было не так. Она повзрослела, с той самой ночи, когда за мамой, бледной, с искривленным болью лицом, захлопнулись двери машины скорой помощи.
Ася потеряла счет времени. Сквозь дремоту слышала карканье вороны на пустыре и грудное бормотание голубей. Стаей ходили они перед скамьей: жирные матерые самцы, маленькие самочки, аккуратно подбирающие с земли незаметные глазу крошки. Вдруг птицы вспорхнули, громко захлопав крыльями.
Открыв глаза, увидела старика, согнувшегося прямо над ней, с обвисшей седой бородой, клинышком как у попа. Подобие улыбки выражали его тонкие губы, еще резче очерчивая морщины на впалых щеках, глубокие и серые; вот только в глазах она не отражалась. Так и оставались они водянистыми и тусклыми, словно небо перед дождем.
Дед стоял сутулясь, держа в руке метлу и опираясь на нее, как на палку, и внимательно разглядывал Асю. Наконец, послышался шамкающий звук, вылетавший из дедова беззубого рта. Он пробубнил, почти не разжимая губ – Вишь ты. Всю скамейку заняла, присесть негде.
Ася послушно отодвинулась на край, освобождая место для ворчащего старика.
- Что-то раньше я тебя тут не замечал. – Проговорил дед с трудом усаживаясь. – Давно тут дворничаю, всех в округе знаю, а вот тебя в первый раз вижу. Пришлая че ли?
Ася кивнула.
- Как зовут-то? – продолжал, как бы самому себе.
Она ответила чужим осипшим голосом.
- Ася значит. Ага. – Дед прислонил метелку к краю скамейки. Вытащив из кармана брюк пачку папирос и спички, долго пытался зажечь одну. Наконец, с наслаждением затянулся. Сразу запыхтел как паровоз, выпуская из легких густые клубы едкого дыма. Огонек папиросы то затухал, то разгорался с новой силой. Когда он был уже у губ, старик сплюнул окурок прямо перед собой и молча поднялся, чтоб идти дальше.
- Нет – вырвалось невольно Аси. - Не уходите. Горло сжало судорогой отчаяния. Сейчас он исчезнет, и она вновь останется сама, растерянная, испуганная, не знающая что делать.
Дед воззрился на нее с удивлением. Потом приняв какое-то решение, закивал самому себе и призывно махнул рукой. - Пойдем.
Асю не пришлось уговаривать дважды. Проворно вскочив со скамейки, она быстрым шагом засеменила за стариком.
- Меня дед Федор зовут, – Представился он на ходу. – Хотя можешь просто Федором кликать.
- Хорошо.- Согласилась Ася.
- Тут недалеко. – Продолжал Федор. Он шел прихрамывая. Кряжистый, крепкий не по годам, с мускулистой, хоть и чуть сутулой спиной, напоминал дуб, скрипучий от старости, но не сломленный ветрами и бурями, пронесшимися над головой.
4.
Дед Федор сказал правду. Не успели они свернуть за угол, как возник перед Асей двухэтажный домик с облупившимися стенами и плоской крышей. Пройдя под гулким сводом низковатой арки, они оказались во дворе. В самом его конце Ася заметила крутую лесенку, ведущую в какое-то полуподвальное помещение. Доковыляв до нее, старик стал спускаться по потрескавшимся, в прорехах ступеням, осторожно, с трудом, одной рукой держась за стену дома, а другой – опираясь на метлу.
Ася медленно плелась сзади.
Полураспахнутая входная дверь тихо покачивалась от ветра. Ступив на порог, Ася в нерешительности остановилась. Из проема веяло сыростью и еще чем-то затхлым, старческим.
- Ну что же ты – послышался из глубины голос Федора. – Заходи, коль пришла.
Оказавшись внутри, с интересом оглянулась по сторонам. Взгляд запечатлел икону, одиноко висящую в дальнем углу. Небольшое помещение с одним единственным крошечным окошком, где-то почти под потолком, помещало в себя деревянный, массивный стол, одноместную кровать и холодильник весь в потеках ржавчины с деревянной полкой над ним. Потертые обои, в некоторых местах пластами свисающие со стен, придавали ему нежилой вид. Еще была малюсенькая кухонька, еле вмещающая в себя умывальник и газовую плиту. В нее можно было войти, только одному и то, боком, двое бы уже не поместились.
Без лишних слов Федор достал из холодильника молоко, в стеклянной бутылке с выщербленным горлышком, а сверху, с полки краюху хлеба.
- На. – Протянул он все это Асе.
Прямо у порога, стоя, девочка жадно накинулась на еду. Молоко было чуть прокисшим, но она не заметила этого. Ей было сейчас вкуснее даже, чем, если б ела большое пирожное. Усилием воли заставила себя остановится. Ася боялась, что от большого количества еды ее вывернет, как тогда на пустыре.
Аккуратно поставив бутылку и положив хлеб на угол стола, Ася тихо поблагодарила.
Федор не ответил. Его коренастая фигура маячила перед умывальником на кухне, занимая ее почти всю. Старик жадно пил воду из под крана, низко нагибаясь к тонкой струйке, сербая и присвистывая носом. Утолив, наконец, жажду, он боком выполз в комнатку, вытер ладонью мокрый клинышек бороды и удовлетворенно крякнул.
Захватив из угла метлу, молча направился к выходу. Потом словно припомнив что-то, обернулся к переминающейся с ноги на ногу Асе всем корпусом.
- Значится так. Если хочешь, можешь прилечь, отдохнуть. Ну, а там, иди себе… - Дед махнул рукой в неопределенном направлении и вышел, оставив Асю одну.
Только по прошествию некоторого времени после ухода Федора, Ася решилась, наконец, лечь. Из прохудившейся в некоторых местах обивки кровати торчали расшатанные пружины, издававшие противный хрипящий звук при любом повороте тела. Ася смотрела на трещины в штукатурке потолка. Их рисунок сплетался в какие- то замысловатые узоры. Вот эта похожа на летящую чайку над морскими волнами, а та с завихрениями – на ветку дерева с полураскрытыми почками. Она не хотела думать сейчас о том, что будет дальше, ощущала какую-то обволакивающую апатию, душа с удовольствием куталась в нее, как в теплое одеяло. Сознание потихоньку так, не слышно, проваливалось в темноту, но не страшную, холодную, пронизанную ощущением голода, а в бархатно мягкую, звенящую тысячью маленьких колокольчиков. Ася усыпала.
5.
Очнулась от громкого шепота где-то прямо под ухом. Она не слышала, как дед вернулся, но сразу сообразила, что это он. Федор стоял на коленях перед иконой, висящей в углу, той, которую заметила, как только переступила порог, и что-то бубнил себе под нос.
Ася приподнялась на локте и уставилась на седой затылок с тонкими пучками волос, спускающимися на воротник серой, давно нестиранной рубахи.
«Отче наш, еже иси на небесах…» - шептал дед. С полутемного угла на него смотрел младенец с нимбом вокруг головки, спокойно так смотрел, с тихой грустью, как бы предвидя свое нелегкое будущее. Федор крестился и истово кланялся иконе.
Напрягая память, Ася пыталась вспомнить хотя бы одну из молитв, которым в детстве учила ее мать, но не могла, как ни старалась. Так и продолжала полулежать, упорно глядя на широкую, дедову спину. Закончив, наконец, кланяться старик трижды перекрестился и стал с трудом подниматься на ноги.
- Проснулась уже? – проговорил, встретившись взглядом с Асей. – Долго ж ты почивать изволила. На дворе вечер уже. Ну, что ж, коль проснулась, так можешь идти.
- Куда? – Не поняла Ася спросонья.
- А мне почем знать? – раздраженно обернулся к ней Федор – Куда шла.
До Аси дошло. Лицо искривила напряженная гримаса. Старик выставлял ее за дверь. Ну вот и все. Вообще – то правильно, накормил, напоил, дал отдохнуть, пора и честь знать.
Ася медленно сползла со скрипучей кровати.
|
Главная 
