| RSS
Вт
2024-04-23, 13:01
Весна поэтов
Главная Альманах прозы
Меню сайта


Категории раздела
Авторы без страничек [46]
Джон & Лиз Магвайер [8]
Аванесян Гоар [0]
Авдеева Яна [2]
Астахов Павел [1]
Ахадов Эльдар [1]
Ауров Владимир [1]
Ахундова Ната [1]
Безродный Сергей [6]
Белова Маргарита [1]
Боровская Лилия [4]
Гейнс Лана [2]
Гаврилов Владислав [3]
Вильчинская Лариса [1]
Волконская Елена [2]
Воронкова Галина [1]
Гвоздева Ирина [9]
Загребельная Ирина [7]
Коновалов Сергей [1]
Кожейкин Александр [11]
Каневская Юлия [12]
Козлов Егор [3]
Казакова Екатерина [1]
Койда Елена [2]
Калашников Анатолий [1]
Котовская Лариса [3]
Лушников Анатолий [3]
Людоговская Юлия [1]
Махов Сергей [5]
Михайлов Евгений [1]
Михалев Игорь [1]
Мельцина Ольга [1]
Микуша Анжела [2]
Макарченко Вдадимир [2]
Нурлыгаянов Тимур [9]
Нора Аэни [2]
Наволокина Наталия [2]
Останина Анна [17]
Пугачева Светлана [4]
Прибыльская Елена [1]
Погребной Евгений [11]
Рыженко Алла [1]
Самойленко Наталья [4]
Ткаченко Алена [2]
Тубольцев Юрий [8]
Фанин Олег [2]
Шатунова Любовь [1]
Шарамыгин Владимир [5]
Хасипов Ренат [15]
Яунс Земенс [5]

Живи ярко!

Мини-чат

Наш опрос
Оцените наш сайт
1. Отлично
2. Хорошо
3. Нормально
Всего ответов: 473

Статистика

Главная » Статьи » Загребельная Ирина

Когда небеса молчат...(часть 2)
(продолжение)
6.
- Помню когда был еще маленьким, очень рыбачить любил. – Рассказ старика лился неторопливо. Он замолкал на минуту, потом снова начинал, вспоминая обрывками. Керосиновая лампа на столе роняла тусклый свет, в котором предметы казались расплывчатыми, нереально огромными. – Сяду, значит, в камышах, с тонкой удочкой, и жду, когда клюнет. А воздух чистый такой, почти прозрачный, ветерок шуршит в листве, хорошо - о… Солнце только-только встает, а я уже с уловом домой возвращаюсь. Лещей ловил, даже щуки иногда попадались. Приду, мамке отдам, она хвалит и крынку молока сразу в руки сует. Оно теплое еще, парное.
Мы с мамкой поначалу хорошо жили, корова своя, птица разная. Огородик правда небольшой, но тоже подспорье. Батя трактористом в колхозе работал, пока не свалила его болезнь. Кремень был, здоровый такой, кряжистый. Сколько раз помню его ремень по спинам нашим с братцами прохаживался. – Рассмеялся дед Федор, будто курица закудахтала. – А мы от него в амбаре прятались.
А потом, как хворь к постели приковала, так совсем другим стал батя мой. Все время на мамке срывался, то щи недосоленные, то тарелку не так поднесла. Корову продали, а зря, деньги быстро разошлись, бате на лекарства.
Нас было трое братьев -то. Петр. Иван и я. Петр – старшой. На него все заботы и свалились. Ну и мы тоже байдыки не били, кормить то семью надо. Я вот пастухом пошел. Было мне тогда десять примерно годков. Водил коровок на луг колхозный пастись, а за это, после, вечером, когда хозяева домой телушек забирали, так кто крынку молока даст, кто хлеба, своего, в печи выпеченного. Ароматный хлебец, сейчас и готовить такой не умеют. Я все это домой тащу, хоть и сводит внутренности судорогой. Ведь целый день не емши.
Да, вот так все и было. А потом батя помер. И война началась. Все как-то скопом навалилось.
Ася сидела напротив, на прохудившемся матрасике, стараясь не шевелиться. Она уже неделю жила у Федора. Такие минуты выдавались редко, когда вместо ворчания и ругани дед начинал вспоминать истории из своей жизни. Это было настоящей передышкой для Аси. Девочку все еще не покидал страх, что ее выдворят за дверь в любой момент. Ася сама удивлялась как смогла тогда уговорить этого брюзжащего старика. Ведь Федор наотрез отказывался оставить у себя лишний рот, который надо кормить.
Но ей все же удалось. И теперь безропотно терпела: и вечное недовольство нехитрой стряпней, которую готовила, и ноющую боль в спине и руках от мытья лестничных клеток, и даже пьяных дружков старика, частенько захаживающих к нему «раздавить пузырь».
- Петра на войну забрали – продолжал дед – Остались мы втроем: мамка, Иван и я. Поначалу еще ничего было, а дальше совсем страшные времена настали, голодные. Особенно когда зима. Помню как из картофельных очисток и из коры, растертой в порошок, варила мать что-то вроде клейкой каши и мы ели, и довольны были, что хоть чем-то можем желудки свои заполнить. А потом немцы в деревню пришли.
Нам повезло еще, что в нашей хате их хельдшер поселился. Он вообще-то добрый был, с нами, детьми, едой делился, даже шоколад давал. Когда Иван захворал, лечил его сам, даже мамку не подпускал. Говорил, болезнь больно опасная – тиф. И поставил таки на ноги.
Дело было уже к концу войны. Возьми и приди к нему письмо, что жинку его и детишек в Берлине бомбой разорвало. Вышел, значит, немец на крыльцо и пистолет заряжает. Стреляться прямо во дворе надумал. Ну, мамка прознала про это и посылает меня, младшого, к хельдшеру. Я подбежал, за одежду дергаю и руками машу, мол не здесь дяденька, а он посмотрел на меня с грустью так, по голове погладил, кивнул. Понял, значит. Медленно поплелся со двора. Его тело на речке нашли. Так-то вот.
Дед замолк устремив невидящие глаза на противоположную стену. На ней пятнами расплывались причудливые тени, уводящие дедовы мысли в далекие дали.
В наступившей тишине каждый думал о своем. Асе вспомнилась мама, красивая, в ситцевом платье, с солнцем, играющим в светлых, отливающим золотом волосах. Она стояла и улыбалась, словно живая.
Вдруг петли входной двери протяжно заскрипели. Видение исчезло, словно растворилось в сумраке подвала. Внутрь просунулась голова с рыжей, взлохмаченной шевелюрой и курносым носом, в конопушках. Взгляд, внимательный, с прищуром, быстро облетел комнатку и с любопытством остановился на Асином лице.
Ася вся подпрыгнула от неожиданности. Старик же отреагировал на удивление спокойно.
- Приперся все-таки. – Проговорил, обернувшись – А я думал, сдох где-то в подворотне. Не удостоив Федора ответом, голова осклабилась и через секунду исчезла.
В следующий момент дверь распахнула от сильного пинка ногой и к ним вразвалочку вошел паренек лет тринадцати. Ася видела его здесь впервые.
Подойдя прямо к столу, запустил обе руки в карманы выцветших брюк. На деревянную поверхность, перед Федором, весело позвякивая посыпались медные полтинники, рубли вперемешку с мятыми пятирублевками, попались даже две-три десятки.
- Тебя где носило- то, Данька? – увидев деньги, старик смягчился.
- Долго рассказывать. Ты лучше пожрать что-нибудь дай.
Паренек жадно накинулся на жидковатую пшеничную кашу, разогретую Асей. Со смаком уплетал ложку за ложкой, потом попросил добавки. Утолив, наконец, остатки голода большим куском черного хлеба, присыпанного солью, он зевнул во весь рот, показав крепкие, острые как у хорька, зубы.
- Это кто? - обратился мальчишка к Федору, указав на Асю. Старик словно не слышал. Он молча сидел, поглаживая клинышек бороды широкой ладонью.
- Меня зовут Ася. – тихо проговорила девочка.
- Данька. – Представился односложно, вставая изо стола. – Ну что ж поели, можно и баиньки.
Бесцеремонно растянувшись на единственном матрасе на полу, Данька уже через минуту громко храпел. Ася еще долго не решалась лечь рядом. Наконец, пристроилась с краешку. Слышала, как ворочался на кровати Федор, пытаясь поудобнее устроить свои больные кости. Ася гадала, кем деду приходится этот паренек, что за странные отношения между ними. Так и не сомкнула глаз до утра, наблюдая как окошко под потолком медленно наливается водянистым светом, цвета сильно разбавленного парного молока.

7.
Данька приходился старику внучатым племянником. Своего отца не знал. Федор рассказывал, что тот бросил семью, когда Даньке был всего год. Мать помнил смутно. При упоминании о ней, в сознании возникал расплывчатый, тусклый образ - худая растрепанная женщина, а вместо лица белое туманное пятно.
Федора мальчик звал дедом. Многолетняя привычка связала их неразрывно. Они были схожи друг с другом, не столько по крови, сколько по характеру – оба замкнутые, скупые на чувства, не ведающие привязанности ни к кому в этом мире.
Домом Даньке служила улица. Ее законы, жесткость и не прощение слабостей, не по годам закаляли. В свои тринадцать на многое смотрел как взрослый и как взрослый справлялся со своими проблемами сам, не прося о помощи никого. Да и некого было просить. Воровал на рынках и в электричках, побирался где придется, добывал пропитание как мог. Ему вообще-то нравилась такая жизнь, полная свободы и адринолина. Каждый раз пытаясь незаметно ощупать карман чужого пальто, ощущал сладостную дрожь в области желудка, а тело становилось легким, почти невесомым. Рука делала четкие, временем отточенные движения, и прохожий даже не подозревая, что лишился кошелька, спокойно выходил на нужной ему остановке.
В отличие от своих друзей, таких же беспризорных мальчишек как он , попрошайничающих парами, а то и втроем, предпочитал быть всегда один. Данька привык к одиночеству. Словно маленький волчонок, не знающий ни любви родителей, ни веселой беззаботности, присущей детству, смело бросался в существующую действительность, полную непрекращающейся свирепой борьбы за крошечное место под солнцем.
8.
«И дернул черт деда навязать мне ее в пару. Чего я делать-то буду с этой девчонкой» - Данька шел скорым шагом, не обращая никакого внимания на не поспевающую за ним Асю. – «Она только мешать мне будет, под ногами путаться». Он был раздражен до крайности, да еще и голова снова болеть начала. Хотя бы все прошло без припадка, хотя бы обошлось. Данька с ужасом вспомнил эту сначала тупую, затем волнами нарастающую боль, и после резкий провал сознания, словно летишь с высоты в темную пропасть. Некоторые приступы прекращались быстро, иные более тяжелые, с судорогами, заканчивались чувством всепоглощающего беспричинного страха. После таких, Даньке требовалось много времени чтобы избавится от тягостного, почти инстинктивного ощущения беспомощности, словно впечатанного в ослабленный страданием рассудок.
На базаре народ, обливаясь потом, толкая друг друга, кто плечом, кто локтем, заполнял все пространство. Большая, пестрая толпа цыган оккупировала лоток с помидорами, громко крича на своем тарабарском наречии и размахивая руками. Толстый усатый продавец нехотя отвечал молодой цыганке с ребенком на руках, внимательно следя при этом за тем, чтоб никто из ее шумных собратьев не стащил пару-тройку сочных овощей. Грузчики, горланя «Посторонись», лихо везли тачки с товаром, почти наезжая на пятки.
Данька протискивался между людьми, проворно уворачиваясь от ударов и пинков. Дойдя до настежь распахнутых главных ворот, резко остановился перед лавкой с пряностями. Здесь было его место. Не дожидаясь Аси, он начал запинающимся голоском. – Подайте люди добрые на хлебушек. Дай Бог вам здоровья и детишкам вашим. Пожалейте сироту. Подайте тетенька что покушать. – Глазами следил за толстой краснощекой торговкой и изо всех сил тянул к ней просящую ладонь. Подоспевшая, наконец, Ася тихонько пристроилась рядом.
Люди шли мимо непрерывным потоком. Мамаши с колясками, крестьянки в цветастых платках, небрежно накинутых на волосы, приезжие с большими баулами из плотной темной ткани, грузчики с ящиками на перевес – все вихрилось, летело, спешило куда-то. Данька провожал каждого прохожего поворотом туловища, а за некоторыми мог даже увязаться и долго идти рядом, выпрашивая монетку. Получив желаемое, сразу возвращался назад, чтобы вновь выбрав клиента посердобольней, неотступно плестись за ним, плаксиво повторяя заученные наизусть фразы.
Ася внимательно наблюдала за происходящим. Понимала, что должна делать то же самое, но ей было до того стыдно, что на щеках выступали красные пятна. Внутри всколыхнулась волна неприятия. Она не сможет переступить через себя и столь нагло вымаливать подаяние, как делает это Данька. Ни за что!
- Ты что собираешься и дальше стоять здесь истуканом. – зло процедил тот сквозь зубы, не удостоив Асю даже взглядом, - Либо помогай, как приказал дед, либо убирайся.
Тогда она приняла решение. Выпрямившись и запрятав руки за спину, девочка запела. Чистый, высокий голос прорвал пелену рыночного гомона, заструился переливами, запорхал над головами и навесами приземистых лавочек, уносясь ввысь, к светлому небу. Он был полон вдохновения и скрытой муки. Вся та обида на судьбу, которая скрывалась глубоко в подсознании, наконец, нашла возможность вырваться наружу в мелодии давно, казалось, забытой колыбельной.
Просящий Данька осекся на полуслове, с удивлением уставившись на поющую. Он даже не замечал по началу, как им, под ноги, прямо на асфальт, бросали мелкие деньги. Какой-то хорошо одетый мужчина, идущий мимо, нагнулся и положил перед Асей бумажный рубль. Данька опомнился лишь тогда, когда последние звуки колыбельной замолкли, растворившись в воздухе. Нагнувшись и стараясь не замечать растущую тяжесть в висках, стал подбирать с земли монетки, аккуратно ссыпая их в карман потертых штанов.
- А ты молодец. – Произнес, выпрямившись. Он не услышал, что ответила ему девочка. Все вдруг поплыло перед глазами, закружилось волчком, и погасло. У Даньки начался припадок.

9.
Данька сидел, обхватив голову руками. Мысли проносились нескончаемым потоком, путались, прерывались, доставляя измученному болью мозгу лишнее беспокойство. Темнота ушла, оставив чувство опустошенности. Мальчик то и дело обводил затуманенным взглядом собравшуюся около толпу. В его разуме окружающие, то превращались в узкие растушеванные линии, то вновь становились людьми. Ася стояла рядом на коленях, пораженная увиденным. Обрывки слов и фраз произносимых вокруг, сливались в назойливый гул.
- Бедняга, падучая у него.
- Может врача вызвать. – Спросила какая – то молодая женщина, ни к кому конкретно не обращаясь.
- Врач тут не поможет. – Покачал головой продавец пряностей. – Это с рождения.
- Он прав. У внука моей двоюродной сестры тоже такие приступы бывают. – Громко зашептала на ухо соседке сухонькая старушка, с авоськой картошки в руке. - Он в младенчестве с кроватки упал, затылком ударился. Вот тогда все и началось. И что ни делала сестра, к каким врачам не ходила, ничего не помогает. Потому что я всегда говорю, за детьми нужен глаз да глаз. Мамаша не уследила, а детю всю жизнь мучаться. - Соседка понимающе закивала.
- Уведи меня - прохрипел Данька. Ася быстро поднялась. Помогая Даньке встать, всеми силами старалась совладать с охватившей ее нервной дрожью.
Они медленно пошли прочь. Данька, еле волочил ноги, грузно опираясь на Асину руку, а сама Ася внутренне боролась с навязчивой картиной происшедших событий, неустанно всплывающей в сознании короткими, какими-то пульсирующими образами.
Она и не заметила как они оказались в городском парке. На главной алее, среди раскидистых многолетних дубов прятались небольшие лавочки; розы в клумбах, распростершись разноцветным ковром, завлекали своим ароматом пчел и полосатых шмелей, а давно заброшенная танцевальная площадка утопала в зеленных зарослях кустистой сирени.
- Куда мы идем? - через время решилась спросить Ася.
- В "убежище". - Неопределенно ответил Данька. Он уже отпустил руку девочки и шел самостоятельно, лишь чуть покачиваясь от слабости.
Что это было за "убежище" такое, и где оно находится Ася уточнять не стала, боясь разозлить своего спутника.
Беззаботное, забывчивое детство, еще гнездящееся глубоко в душе, постепенно вычеркивало из памяти все то неприятное и пугающее, что произошло всего лишь десять минут назад, и наслаждалось этим светлым летним днем, воздухом, пропитанным жарким запахом нагретой земли, легким дуновением заблудившегося в сосновой посадке ветерка, оставляющим на губах привкус хвои.
Она послушно шла чуть в стороне, щурясь от ярких лучей июльского солнца, упрямо пробивающихся сквозь уже привядшую, запыленную листву; теплых, скользящих, ласкающих.




Категория: Загребельная Ирина | Добавил: irenazagr (2007-08-27) | Автор: Загребельная Ирина E
Просмотров: 670
Всего комментариев: 0
avatar
Поиск

Счетчики

  • регистрация сайта в каталогах


  • Наверх сайта
    Copyright John © 2024