Шло лето под уклон; тугие гроздья зрели;
Была еще жива оплаканная мной;
Внимала, сражена, безумной Филомеле –
Страдальцу-соловью, что пел в тиши ночной.
Как малое дитя на кукольном спектакле –
Завороженный взор, чуть приоткрытый рот;
И ревностью глухой глаза мои набрякли
К незримому певцу, что горестно поет.
«Цветущая душа, ты – снов моих обитель!
Не слушай соловья! Соперник, замолчи!
Любовь сильнее тьмы!» Но соловей-губитель
Ее заворожил руладами в ночи.
Меня пронзила дрожь душевного движенья,
Короткий смертный страх, страданье-благодать;
В иное существо свершив преображенье,
Я душу сохранил – и снова мог страдать.
С любимой был другой – неведомый влюбленный;
Я слышал тихий вздох – они ушли вдвоем;
Отчаяньем убит, укрыт древесной кроной,
Себя я ощутил поющим соловьем.
И, под руку с другим, она, как призрак белый,
Медлительно брела в тяжелом полусне;
А я среди ветвей остался Филомелой,
И жалость синих звезд сошла с небес ко мне.
И боле – ничего. Под утро, на рассвете
(Я помню даже день – то пятница была)
Иссохший трупик мой нашли случайно дети
Лежащим у корней могучего ствола.
И бойкий мальчуган, проворный и умелый,
Могилку мне отрыл в тени цветущих роз,
И, глиною укрыв мой прах окоченелый,
Над крохой-соловьем молитву произнес.
LE ROSSIGNOL
C'était un soir du mois où les grappes sont mûres,
Et celle que je pleure était encore là.
Muette, elle écoutait ton chant sous les ramures,
Élégiaque oiseau des nuits, Philoméla!
Attentive, les yeux ravis, la bouche ouverte,
Comme sont les enfants au théâtre Guignol,
Elle écoutait le chant sous la frondaison verte,
Et moi je me sentis jaloux du rossignol.
"Belle âme en fleur, lilas où s'abrite mon rêve,
Disais-je, laisse là cet oiseau qui me nuit.
Ah! méchant coeur, l'amour est long, la nuit est brève!"
Mais elle n'écoutait qu'une voix dans la nuit.
Alors je crus subir une métamorphose!
Et ce fut un frisson dont je faillis mourir.
Dans un être nouveau ma vie était enclose,
Mais j'avais conservé mon âme pour souffrir.
Un autre était auprès de la seule qui m'aime,
Et tandis qu'ils allaient dans l'ombre en soupirant,
Ô désespoir, j'étais le rossignol lui-même
Qui sanglotait d'amour dans le bois odorant.
Puis elle s'éloigna lentement, forme blanche
Au bras de mon rival assoupie à moitié;
Et rien qu'à me voir seul et triste sur ma branche,
Les étoiles du ciel s'émurent de pitié.
Ce fut tout; seulement, dès l'aurore prochaine
(Je n'ai rien oublié: c'était un vendredi)
Des enfants qui passaient virent au pied du chêne
Un cadavre d'oiseau déjà sec et roidi.
"Il est mort!" dirent-ils, et, de son doigt agile,
L'un d'eux creusa ma fosse à l'ombre d'un roseau,
Et tout en refermant mes plumes sous l'argile,
Il priait le bon Dieu pour le petit oiseau. | 
Главная 
